Том 3. Московский чудак. Москва под ударом - Страница 50

— Грибиков этот сидит на своем достоянье.

— Сам — кость (в костоварку), а все ему мало…

— Так, так, — оживился Порфирий Петрович Парфеткин (весьма любопытный мужчина), — стал быть — алчность? Стал быть, полагаю, — мздолюбец?

— Трясыней сидит на своих сундуках.

— А за карлика кто ему платит?

— Мандро.

— А какая охота Мандре пархуча содержать?

— Как какая: съешь кукиш! И — кукиш под нос:

— Хорошо еще, — есть подо что!

И — пошло, и — пошло: говорили с подшептами; тут же зевака такой суеглазый стоял; дроботала пролетка подгрохотом, — лбастым булыжником; крупной крупою засеяло в воздухе; скоро пошел снежный лепень; в разбег лошадей, в разнопляс пешеходов развеилась кучечка.

В черно-лиловые воздухи всяк побежал по нуждишкам.

14

И скоро уже, точно жужелицы, зажужукали, забаламутили в домиках; и заплеталась безглавая сплетня:

— Живет карличишка безносый: хандрит, ерундит.

В тот же вечер Порфирий Петрович Парфеткин пришел Хелефонову: так, мол, и так; Телефонов чикчиры носил — Телефонов, из номера двадцать восьмого, которого дочка гордилась: фамилия их-де старинная, стародворянская: при Алексее Михайловиче Телефоновы были подьячими.

Он и заметил:

— Его бы держать на видках, — перешелкнувши палец о палец.

Парфеткин, — так даже в подпрыг!

— А, а, а? Телефонов:

— Ведь вот как оно!

— Невдомек!

— Вы смекните!

— А?

— Что?

— Да — вот то! Стало ясно:

— Xe-xе… Чует мушка, где струп!

И — завторили: это вторье разнесли по домам.

Донесли до самой до Китайской княжны.

И здесь, — кстати заметить, — что дом заколоченный лет уже двадцать, в котором Юдиф Николаич Китайский, лет двадцать назад подавившийся костью, являлся ночами давиться, — тот самый, который от этих давлений пустел (обитала старуха с княжной Анастасьей Юдифовной в Сен — Тру — де — л'Эгле), в нем ставни отснялись: сама Анастасья Юдифовна из Сен — Тру — де — л'Эгля вернулась; давно бы пора: заждались; а как вышла на улицу, — ахнули: боже, угодников всех выноси, — в мужской шляпе, в штанах; в руке — палка с балдашкою; голос — как в бочке; и — пух над губою; и всем объявила, что, дескать, она не она, а — «он», что Анастасьей Юдифовной звали напрасно; что тут — как сказать? Игра в прятки природы; и стоит хирургам-де что-то над ней совершить — обернется она: Анастасьем Юдифовичем.

Вероятно, покойник весьма испугался явлением этим, — исчез: перестал появляться; зато появились — негодники.

Странно; княжна на вопрос «чем изволите, ваше сиятельство, вы заниматься» — ответила:

— Армией…

— Как-с?

— Просто так.

Пошли справки: потом разъяснилося просто, что армия эта совсем создана не для гибели, а для спасенья различных негодников (пьяниц и жуликов), что генерал ей командует «Ботc» или «кот-с» (кто их знает): какой-то чудной генерал, безобидный во всех отношеньях; в полиции долго косились; потом кое-как обошлось: раздавала листовки; негодников в дом свой тащила: угодников — вынесли. Ей-то со всем уважением и донесли:

— Карличишка живет в Телепухинском доме: пархуч, сквернословец, безноска.

Княжна навострилась; себе записала там что-то; и скоро заметили: шел карличишка; за ним, растаращив глазищи, — княжна; в подворотне настигла:

— Пойдемте со мной.

Карличишка, превратно поняв, — от нее: наутек! Все же к себе, говорят, затащила, листовкой карманы набила; петь заставляла:

К тебе, мой спаситель,
Взываю, — внемли, —
Я — пакостный житель
Земли!

Так они меж собой распевают; у них, говорили, такое есть средство от носа; помажут — и вырастет.

Пуще гуторили сплетницы: хлопоты с карликом; выйдет на улицу — смотрят, галдят да плюются:

На улице нашей
Живет карлик Яша.
Гулял с одною
Китайской княжною.
Ей под нос не курит
Да с нею амурит.

Он — вшами покрылся: и — запил.

15

Ведь вот!

Для чего это Грибиков всем разгласил на дворе.

— Да — живет у меня карличишка…

— Ах, что ты?

— Безносый.

— !?!

— Хандрит: ерундит.

Сам не знал, для чего, как не знал, для чего это он двадцать лет заседает в окне: примечать, что и как, и смекать, что к чему, коли связывать он не умеет: домеков и смеков.

С досугу?

Ему уж лет двадцать как нечего делать: подштопывать или ведро выносить, да процент проживать надоело; притом: любопытно весьма — насчет жизни других; тут зачешутся мысли: политика всякая; что, мол, там Митрий Иваныч, — не книги ли тибрит? Варвара Платоновна, — уж не живет ли с Бобковым? И то — «дядя Коля» и се — «дядя Коля».

Какой он ей дядя!

— А что, коли я им вот эдак и так, — гнида ешь их! Просунется в жизнь из окошка: в чужую (своей-то ведь

нет); а пожить — занимательно; только — неясно и боязно как-то.

Интриги водил: скуки ради:

— А сёмка я, а сёмка я… — прямо к профессору: так, мол, и так… Ваш-то Митрий Иваныч подколоколил книжонки-с!

Не вышло: взашиворот вывели.

— Тоже: с каких таких видов себе карличишку на шею взвалил? Тьфу: совался к Мандро; сам едва понимал, для чего: этот самый Анкашин, Иван, — тот, который трубу починял (перепортились трубы мандровской квартиры), ему передал: так, мол, — барин Мандро, богатейший, желает призреть человечка; и — комнату ищет. Что? Как? Кто такое Мандро? Как живут? Сколько средств? Где контора? Все — вынюхал, высмотрел: и — досмотрелся себе до хлопот: теперь карлик на шее сидит.